Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Шрифт:

100% +

Ирина Лобусова
Камасутра. Короткие рассказы о любви (сборник)

Было так

Почти каждый день мы встречаемся на площадке главной лестницы. Она курит в компании своих друзей, а мы с Наташкой ищем женский туалет – или наоборот. Она похожа на меня – может, потому, что мы обе совершенно теряем способность ориентироваться в огромном и бесконечном (так кажется нам каждый день) пространстве института. Длинные запутанные корпуса которого словно специально созданы для того, чтобы давить на мозги. Обыкновенно к концу дня я начинаю звереть и требовать немедленно выдать ту обезьяну, какая построила это здание. Наташка смеется, и спрашивает, почему я уверенна, что эта архитектурная обезьяна до сих пор существует в живых. Впрочем, бесконечное блуждание в поисках нужной аудитории или женского туалета – это развлечение. Их так немного в нашей жизни – простых развлечений. Мы обе ценим их, я узнаю всё по глазам. Когда в самый неожиданный момент мы сталкиваемся на лестнице и врем друг другу, что наша встреча абсолютно неожиданна. Мы обе умеем просто классически врать. Я. И она.

Обыкновенно мы сталкиваемся на лестнице. Потом отводим глаза и делаем важный вид. Она степенно объясняет, как только что вышла из аудитории. Я – что прохожу по коридору рядом. Никто не признается даже под видом жуткой смертной казни в том, что на самом деле мы стоим здесь и ждем друг друга. Об этом никому, кроме нас, не дано (и не будет дано) знать.

Обе очень дружно делаем вид, что безумно рады видеть друг друга. Со стороны всё выглядит так, что поверить нам легко.

– Так приятно встретить знакомых!

– Ах, я даже не знала, что ты будешь здесь проходить… Но я так рада!

– Что у тебя есть курить?

Она протягивает сигареты, моя подруга Наташка нагло хватает сразу две и в полной женской солидарности мы втроем молча курим до звонка на следующую пару.

– Ты не дашь мне на пару дней свой конспект по экономической теории? У нас зачет через пару дней… А ты зачет уже досрочно сдала… (она)

– Без проблем. Позвони, зайдешь и возьмешь… (я).

Потом расходимся по лекциям. Она учится на том же курсе, что и я, только в другом потоке.

В аудитории сыро от утреннего света, а парта еще влажная от мокрой тряпки уборщицы. Сзади народ обсуждает вчерашний телевизионный сериал. Через несколько минут все дружно погружаются в глубины высшей математики. Все, кроме меня. Во время перерыва я, не отрывая глаз от конспекта, сижу за столом, пытаясь хотя бы увидеть то, что написано на открытом передо мной бумажном листе. Кто-то медленно и тихо подходит к моему столу. И, не поднимая глаз вверх, я знаю о том, кого увижу. Кто стоит за моей спиной… Она.

Она входит боком, как будто стесняясь незнакомых людей. Садится рядом, преданно смотрит в глаза. Мы – самые близкие и лучшие подруги, причем с давнего времени. Глубокую сущность наших отношений невозможно выразить словами. Мы просто ждем одного мужчину. Обе ждем, без успеха, который год. Мы – соперницы, но ни одному человеку в мире не пришло бы в голову так нас назвать. Наши лица одинаковы потому, что отмечены несмываемой печатью любви и тревоги. За одного человека. Наверное, мы обе его любим. Может, он тоже нас любит, но для сохранности наших общих с ней душ легче уговаривать себя, что ему по-настоящему на нас наплевать.

Сколько времени прошло с тех пор? Полгода, Год, два года? С того времени, когда был один, самый обычный телефонный звонок?

Кто звонил? Имени сейчас и не вспомнишь… Кто-то с соседнего курса… или из группы…

«– Привет. Приходи прямо сейчас. Тут все собрались… есть сюрприз!

– Какой сюрприз?! Дождь на улице! Говори толком!

– Как у тебя насчет английского?

– Ты мозгами поехала?

– Слушай, тут у нас сидят американцы. Двое, приехали по обмену, на факультет романо-германской филологии.

– А почему они сидят у нас?

– Им там не интересно, кроме того, они познакомились с Виталиком и он привел их к нам в общагу. Они забавные. По-русски почти не говорят. Она (назвала имя) запала на одного. Все время сидит с ним рядом. Приходи. Ты должна на это посмотреть! “

Дождь, который бил в лицо… Когда я вернулась домой, нас было трое. Трое. Так повелось с тех пор.

Я поворачиваю голову и смотрю на ее лицо – лицо человека, который, преданно положив голову мне на плечо, смотрит глазами жалкой побитой собаки. Определенно она любит его больше, чем я. Так любит, что для нее праздник – услышать хотя бы одно слово. Даже если это его слово предназначено для меня. С точки зрения ущемленного самолюбия я смотрю на нее очень пристально и со знанием дела отмечаю, что сегодня она плохо причесана, эта помада ей не идет, а на колготках – петля. Она, наверное, видит синяки под моими глазами, ногти без признаков маникюра и уставший вид. Я давно знаю, что грудь у меня красивей и больше, чем у нее, рост выше и глаза более яркие. А вот ее ноги и талия более стройны, чем мои. Наш взаимный осмотр почти незаметен – это привычка, укоренившаяся в подсознании. После этого мы взаимно ищем странности в поведении, говорящие о том, что кто-то из нас недавно видел его.

– Вчера до двух часов ночи смотрела международные новости… – голос ее осекается, становится хриплым, – наверное, в этом году им не удастся приехать… Я слышала, кризис в Штатах..

– А если и приедут, несмотря на свою пошатнувшуюся экономику, – подхватываю я, – к нам они вряд ли зайдут.

Ее лицо вытягивается, я вижу, что сделала ей больно. Но остановиться уже не могу.

– И вообще, я уже давно забыла про всю эту ерунду. Даже если он снова приедет, ты все равно его не поймешь. Как в прошлый раз.

– Но ты мне поможешь с переводом…

– Вряд ли. Я давно забыла английский. Скоро экзамены, сессия, надо заниматься русским… будущее за русским языком… а еще говорят, что скоро на РГФ приедут по обмену немцы. Не хочешь сесть за словарь и сходить на них посмотреть?

После нее он переметнулся ко мне – это было нормально, я давно привыкла к такой реакции, но я не знала, что его обыкновенные мужские поступки смогут причинить ей такую боль. Он до сих пор пишет мне письма – тоненькие листочки, отпечатанные на лазерном принтере… Я храню их в старой тетрадке, чтобы не показать никому. Она не знает о существовании этих писем. Все ее представления о жизни – это надежда, что он забудет меня тоже. Я догадываюсь, что каждое утро она открывает карту миру и с надеждой смотрит на океан. Она любит океан почти так же, как и его. Океан для нее – бездонная пропасть, в которой тонут мысли и чувства. Я не разубеждаю ее в этой иллюзии. Пусть живет так, как легко. Наша история примитивна до глупости. Так нелепа, что стыдно даже говорить. Окружающие твердо уверенны, что, повстречавшись в институте, мы просто так стали подругами. Две самых близких подруги. Которым всегда есть, о чем говорить… Это правда. Мы подруги. Нам интересно вдвоем, всегда есть общие темы и понимаем мы друг друга тоже с полуслов. Мне она нравится – как человек, как личность, как друг. Я нравлюсь ей тоже. У нее есть черты характера, которых нет у меня. Нам хорошо вдвоем. Так хорошо, что на белом свете никто не нужен. Даже, наверное, океан.

В открытой на всеобщее обозрение «личной» жизни у каждой из нас есть отдельный мужчина. У нее – студент-биолог из университета. У меня – компьютерный художник, довольно забавный тип. С ценным качеством – неумением задавать вопросы. Наши мужчины помогают нам пережить неизвестность и тоску, и еще мысль о том, что он не вернется. Что наш американский роман никогда не свяжет нас по-настоящему с ним. Но за эту любовь мы тайно обещаем друг другу всегда проявлять беспокойство – беспокойство не о себе, о нем. Она не догадывается, я понимаю, как мы смешны и нелепы, цепляясь за треснутую, разорванную соломинку, чтобы выплыть на поверхность и заглушить какую-то странную боль. Боль, похожую на зубную, возникающую в самый неподходящий момент в самом неподходящем месте. Боль – о себе? Или о нем?

Иногда я читаю в ее глазах ненависть. Словно по молчаливому сговору мы ненавидим все, существующее вокруг. Институт, в который поступили просто так, ради диплома, друзей, которым на тебя наплевать, общество и наше существование, а главное – ту пропасть, которая навсегда разделяет нас с ним. И когда мы устаем до безумия от вечной лжи и плохо скрытого равнодушия, от круговерти ничего не значащих, но многих событий, от глупости чужих любовных историй – мы встречаемся с ней глазами и видим искренность, настоящую, правдивую искренность, чище и лучше которой нет… Мы никогда не говорим на тему любовного треугольника потому, что обе прекрасно понимаем – за этим всегда кроется что-то более сложное, чем дилемма обычной неразделенной любви…

И еще: мы очень часто вспоминаем о нем. Вспоминаем, испытывая разные чувства – тоску, любовь, ненависть, что-то гадкое и противное или наоборот, светлое и пушистое… И после потока общих фраз кто-то вдруг замолчит на полуслове и спросит:

– Ну, что?

И другая отрицательно качнет головой:

– Ничего нового…

И, встретившись глазами, поймет немой приговор – не будет нового, ничего… Никогда.

Дома, наедине с собой, когда никто меня не видит, я схожу с ума от пропасти, в которую падаю все ниже и ниже. Мне до безумия хочется схватить ручку и написать на английском: «оставь меня в покое… не звони… не пиши…» Но я не могу, не способна это сделать, и потому мучаюсь кошмарами, от которых моей второй половиной становится только хроническая бессонница. Наше безревностное разделение любви жутким ночным кошмаром снится мне по ночам… Как шведская семья или мусульманские законы о многоженстве… В кошмарах я даже представляю себе, как мы обе выходим за него замуж и хозяйничаем на одной кухне… Я. И она. Меня передергивает во сне. Я просыпаюсь в холодном поту и мучаюсь с искушением сказать, что от общих знакомых узнала о его гибели в автомобильной катастрофе… Или что где-то упал еще один самолет… Я изобретаю сотни способов, знаю, что не смогу это сделать. Я не могу ее ненавидеть. Так же, как и она – меня.

Однажды, в тяжелый день, когда мои нервы были расшатаны до предела, я прижала ее к лестнице:

– Что ты делаешь?! Зачем ты меня преследуешь? Почему продолжаешь этот кошмар?! Живи своей жизнью! Оставь меня в покое! Не ищи моего общества, ведь на самом деле ты меня ненавидишь!

В ее глазах появилось странное выражение:

– Это неправда. Я не могу и не хочу тебя ненавидеть. Я люблю тебя. И немного его.

Каждый день на протяжении двух лет мы встречаемся на площадке лестницы. И каждую встречу мы не говорим, но думаем о нем. Я даже ловлю себя на мысли, что каждый день отсчитываю по часам и с нетерпением жду того момента, когда она тихонько, словно стесняясь, войдет в аудиторию, сядет со мной и начнет глупый бесконечный разговор на общие темы. А потом, в середине, прервет разговор и вопросительно посмотрит на меня… Я виновато отведу глаза в сторону, чтобы отрицательно покачать головой. И вздрогну всем телом – наверное, от вечной холодной сырости по утрам.

Два дня до нового года

В телеграмме было «не приезжай». Снег царапал щеки жесткой щетиной, затоптанный под разбитым фонарем. Край особо наглой из всех телеграмм высовывался из кармана сквозь мех шубы. Вокзал был похож на огромный феонитовый шар, слепленный из грязного пластилина. Ярко и ясно падала в пустоту дверь, уходящая в небо.

Прислонившись к холодной стене, она изучала железнодорожно-кассовое окно, где давилась толпа, и думала только о том, что хочет курить, просто до безумия хочет курить, втягивая в обе ноздри горький морозный воздух. Было нельзя идти, нужно было только стоять, наблюдая толпу, прислонившись к холодной стене плечом, щуря глаза от привычной для зрения вони. Все вокзалы похожи один на другой, как упавшие серые звезды, плавали облаками чужих глаз скопищем привычных неоспоримых миазмов. Все вокзалы – похожие один на другой.

Облаками – чужих глаз. Это было существенно самым важным.

В телеграмме было «не приезжай». Так не приходилось искать подтверждений тому, что собирается сделать. В узком проходе выпал из-под чьих-то ног затоптанный пьяный бомж, выпал прямо под ноги ей. Исключительно осторожно отползла по стене чтобы не задеть краем длинной меховой шубы. Кто-то толкнул в спину. Обернулась. Показалось – хочет что-то сказать, но ничего не смогла, и так, не сумев ничего сказать, застыла, забыв, что хочет курить потому, что мысль была более свежей. Мысль о том, что решения могут грызть мозг точно так, как грызут недокуренные (на снегу) сигареты. Там, где была боль, оставались красные воспаленные точки, тщательно спрятанные под кожей. Провела рукой, пытаясь отрезать самую воспаленную часть, но ничего не произошло, а красные точки ныли все мучительнее, все больше, оставляя позади злость, похожую на раскаленный разбитый фонарь в привычном феонитовом шаре.

Резко толкнув от себя часть стены, врезалась в очередь, профессионально отшвыривая всех мешочниц уверенными локтями. Наглость вызвала дружное раскрытие ртов видавших виды перекупщиц билетов. Она прижалась к окну, боясь, что снова не сможет ничего сказать, но сказала, и там, где дыхание падало на стекло, окошко становилось влажным.

– Один до… на сегодня.

– А в общий?

– Я сказала нету.

Звуковая волна голосов ударила в ноги, кто-то усиленно драл меховой бок, и совсем рядом отвратительная луковая вонь чьей-то истерической пасти попала в ноздри – так возмущенные народные массы праведно пытались ее отъять от железнодорожно-кассового окна.

– У меня, может, заверенная телеграмма.

– Иди в другое окно.

– Ну посмотрите – один билет.

– Ты че, издеваешься, блин ты…., – сказала кассирша, – не задерживай очередь… ты…, отошла от кассы!

Шубу больше не рвали, в пол ушла звуковая волна, бившая ноги. Она толкнула, уходящую в небо, тяжелую дверь и вышла туда, где мороз сразу же впился в лицо отточенными вампирскими зубами. Мимо глаз (чужих глаз) проплывали бесконечные ночные вокзалы. Вслед кричали – вдоль стоянок такси. Разумеется, она не понимала ни слова. Ей казалось – забыла все языки очень давно, и вокруг сквозь аквариумные стены, не доходя к ней, исчезают людские звуки, забирая существующие в мире цвета с собой. Стены были до самого дна, не пропуская ушедшую симфонию цвета. В телеграмме было «не приезжай обстоятельства изменились». На ресницах высыхало совершенное подобие слез, не дошедшее до щек на вампирском морозе. Эти слезы исчезали, не появившись, совсем и сразу, только внутри, под кожей, оставляя тупую заскорузлую боль, похожую на осушенное болото. Она достала из сумочки сигарету и зажигалку (в форме цветной рыбки) и глубоко втянула в себя дым, вдруг застрявший в горле тяжелым и горьким комком. Она тянула дым в себя до тех пор, пока державшая сигарету рука не превратилась в деревянный обрубок, а когда превращение произошло, сам собой окурок шлепнулся вниз, похожий на огромную падающую звезду, отраженную в бархатном черном небе. Кто-то снова толкнул, за край шубы зацепились елочные иголки и упали на снег, а раз упали иголки – она обернулась. Впереди в заячьем отметке маячила широкая мужская спина с прикрепленной к плечу елкой, которая плясала на спине фантастический смешной танец. Спина шла быстро и с каждым шагом уходила все более далеко, а потом на снегу остались только иголки. Замерев (боясь дышать)б она смотрела на них очень долго, иголки были похожи на маленькие огни, а когда в глазах зарябило от искусственного света, вдруг увидела, что идущий от них свет – был зеленый. Это было очень быстро, а потом – совсем ничего, только сдавленная быстротой боль вернулась на прежнее место. Защипало в глазах, завертелось на месте, сжался мозг и внутри кто-то сказал отчетливо ясно и четко «два дня до Нового года», и сразу не стало воздуха, был горький дым, спрятанный в груди глубоко так же, как и в ее горле. Черное, как растаявший снег, выплыло число и что-то сбило с ног, понесло по снегу прочь, только не на одном месте, куда-нибудь – от людей, к людям.

– Да стой, ты… – сбоку чье-то тяжелое дыхание отдавало полным набором сивушных масел. Обернувшись, под вязанной шапкой разглядела лисьи глаза.

– Сколько бегать за тобой можно?

Кто-то за ней бежал? Чушь. Так никогда не было – в этом мире. Было все, кроме двух полюсов – жизни и смерти, в полном избытке.

– Ты билет спрашивала до…?

– Допустим.

– Так у меня есть.

– Сколько.

– С тебя как с родной – отдам за 50.

– Да пошел..

– Ну жалкие 50 баксов, тебе как родной отдаю – так шоб взять…

– Ага, один, на сегодня, даже нижнее место.

Она поднесла билет к фонарю.

– Да верно, в натуре, не сомневайся.

Парень похрустел, покрутил на свет денежную бумажку в 50 долларов.

– А поезд в 2 часа ночи.

– Я знаю.

– Ну ладно.

Он растаял в пространстве, как тают люди, которые не повторяются при дневном свете. «Не приезжай обстоятельства изменились».

Она усмехнулась. Лицо расплывалось белым пятном на полу прилепленным к брови окурком. Выступало из-под сонных опущенных век, и, вписываясь в грязную окружность звало далеко, дальше и дальше. Там, где была, резкие углы кресла давили тело. Голоса сливались в ушах где-то в забытом за спиной мире. Сонная паутина окутывала несуществующим теплом даже лицевые изгибы. Она клонила голову вниз, пытаясь уйти, и только расплывалось лицо грязным белым пятном в вокзальных плитках. Этой ночью она не была больше собой. Кто-то рожденный и кто-то мертвый изменялся так, как нельзя было думать. Никуда не упав, отвернула от пола лицо, где вокзал жил ночной, не подвластной для рассмотрения жизнью. Около часа ночи телефонный звонок раздался в одной из квартир.

– Где ты?

– Я уезжаю.

– Ты решила.

– Он прислал телеграмму. Одну.

– Он хоть будет тебя ждать? И потом, адрес…

– Я должна ехать – там это, в телеграмме.

– Ты вернешься?

– Будь что будет.

– А если подождешь пару дней?

– В этом нет абсолютно никакого смысла.

– А вдруг одумаешься?

– Права нет на другой выход.

– Незачем к нему ехать. Не нужно.

– Я плохо слышу – в трубке шипит, но ты все равно говори.

– Что говорить?

– Что-нибудь. Как хочешь.

– Довольна, да? Нет на земле второй такой идиотки!

– До нового года остается два дня.

– Ты хотя бы на праздник осталась.

– Я выбрана.

– Тебя никто не выбирал.

– Все равно.

– Не уезжай. Не надо ехать туда, слышишь?

Короткие гудки благословили ее путь и сквозь стекло телефонной будки внутри неба чернели звезды. Она подумала, что ее нет, но долго думать об этом было страшно.

Поезд полз медленно. Тускло светились вагонные окна, тускло горела лампочка в плацкартном проходе. Прислонившись затылком к пластику поездной перегородки отражавшему лед, ждала, когда все уйдет и размоется за окном темнота теми слезами, которые, не появляясь в глазах, не высыхают. Мелкой болезненной дрожью задрожали давно не мытые стекла. Разболелся затылок от пластикового льда. Где-то внутри скулил маленький зябкий зверенок. «Я не хочу… – где-то внутри плакал маленький, усталый больной зверь, – я не хочу никуда уезжать, не хочу, господи, слышишь…»

Мелкой болезненной дрожью в такт поезду рассыпались стекла. «Я не хочу уезжать… плакал маленький зверь, – вообще никуда… я никуда не хочу ехать…я домой хочу… я хочу домой, к маме…»

В телеграмме было «не приезжай». Это означало, что в выбор не входило остаться. Ей казалось: вместе с поездом она катится вниз по осклизлым стенкам мерзлого оврага, с талыми снежинками на щеках и елочными иголками на снегу, вниз, к самому беспросветному дну, где так по-домашнему светят электричеством застывшие окна бывших комнат и где в тепле растворяются лживые слова о том, что существуют на земле окна, к которым, бросив все, еще можно вернуться… она дрожала, зубы выбивали дрожь там, где агонией хрипел скорый поезд. Сжавшись, она думала о елочных иголках, застрявших в снегу, и что в телеграмме было «не приезжай», и что два дня оставалось до Нового года и что однажды (это согревало болезненным искусственным теплом) придет день, в который больше не нужно будет никуда ехать. Старым больным зверем поезд выл по рельсам что счастье – это самая простая на земле вещь. Счастье – это когда нет дороги.

Красный цветок

Она обняла себя за плечи, наслаждаясь идеальной бархатистостью кожи. Потом неторопливо пригладила волосы рукой. Холодная вода – чудо. Веки стали прежними, не сохранив ни единого следа из того, что…. Что она проплакала всю ночь накануне. Все смыла вода, и можно было смело идти вперед. Она улыбнулась своему отражению в зеркале: «Я – прекрасна!». Потом – безразлично махнула рукой.

Она прошла коридор и оказалась там, где должна была оказаться. Взяла с подноса бокал с шампанским, не забыв одарить сверкающей улыбкой ни официанта, ни тех, кто находился вокруг. Шампанское показалось ей отвратительным, и на искусанных губах сразу же застыла жуткая горечь. Но из присутствующих, наполнявших большую залу, об этом бы не догадался никто. Она очень нравилась себе со стороны: прелестная женщина в дорогом вечернем платье пьет изысканное шампанское, наслаждаясь каждым глотком.

Разумеется, он все время был там. Он царил, окруженный своими раболепными подданными, в сердцевине большого банкетного зала. Светский лев, с непринужденным очарованием строго следящий за своею толпой. Все ли пришли – те, кто должен прийти? Все ли очарованы – те, кто должен быть очарован? Все ли испуганы и подавлены – те, кто должен быть испуган и подавлен? Гордый взгляд из-под чуть сдвинутых бровей говорил, что все. Он полусидел в центре стола, окруженный людьми, и, в первую очередь, красивыми женщинами. Большинство людей, встречавшихся с ним впервые, были очарованы его простодушной, располагающей к себе внешностью, его простотой и показным добродушием. Он казался им идеалом – олигарх, который держится так просто! Почти как обычный человек, как свой. Но только те, кто сталкивался с ним ближе или те, кто осмеливался просить у него денег, знали, как из-под внешней мягкости высовывается грозная львиная лапа, способная разорвать виновного легким движением грозной ладони.

Она знала все его жесты, его слова, движения и повадки. Она хранила в своем сердце каждую его морщинку, как клад. Годы приносили ему деньги и уверенность в будущем, он встречал их гордо, как океанский флагман. В его жизни было слишком много других людей, чтобы ее замечать. Изредка он замечал ее новые морщинки или складки на теле.

– Дорогая, ну так нельзя! Нужно за собой следить! Посмотри в зеркало! С моими-то деньгами…. Я слышал, открылся новый косметический салон…

– От кого слышал?

Он не смущался:

– Да, открылся новый и очень хороший! Сходи туда. А то ты скоро будешь выглядеть на все свои сорок пять! И я не смогу даже выйти с тобой в свет.

Он не стеснялся демонстрировать свои знания в области косметики или моды. Наоборот, подчеркивал: «видишь, как любит меня молодежь!». Он всегда был окружен этой самой «просвещенной» золотой молодежью. По бокам от него сидели две обладательницы последних титулов. Одна – мисс город, другая – мисс очарование, третья – лицо модельного агентства, которое таскало своих подопечных на любую презентацию, где мог оказаться хоть один, зарабатывающий больше 100 тысяч долларов в год. Четвертой была новенькая – она не видела ее прежде, но такая же злобная, подлая и наглая, как все. Пожалуй, у этой наглости было даже больше, и она отметила про себя, что эта далеко пойдет. Та девица полусидела перед ним прямо на банкетном столе, кокетливо положив ручку ему на плечо, и заливалась громким смехом в ответ на его слова, всем своим видом выражая жадную хищную хватку под маской наивной беспечности. Женщины всегда занимали в его окружении первые места. Мужчины теснились за спиной.

Сжимая бокал в руке, она словно читала на поверхности золотистого напитка свои мысли. Вокруг ее провожали льстивые, заискивающие улыбки – все-таки она была женой. Она была его женой долго, так долго, что он всегда подчеркивал это, а значит, ей также принадлежала главная роль.

Холодная вода – чудо. Она больше не чувствовала свои припухшие веки. Кто-то задел ее локтем:

– Ах. Дорогая! – это была знакомая, жена министра, – ты прекрасно выглядишь! Вы замечательная пара, я всегда вам завидую! Это так здорово – прожить больше 20 лет и сохранить в отношениях такую легкость! Смотреть друг на друга всегда. Ах, замечательно!

Оторвавшись от ее назойливой болтовни, действительно поймала на себе его взгляд. Он смотрел на нее, и это было как пузырьки в шампанском. Она улыбнулась своей самой очаровательной улыбкой, подумав, что он заслуживает шанс…. Он не встал, когда она подошла, а девицы и не подумали уйти при ее появлении.

– развлекаешься, дорогой?

– Да, дорогая. Все в порядке?

– Прекрасно! А у тебя?

– Я очень рада за тебя, дорогой.

Их диалог не остался незамеченным. Окружающие думали «какая прелестная пара!». А присутствующие на банкете журналисты отметили про себя, что надо упомянуть в статье про то, что у олигарха такая замечательная жена.

– Дорогой, ты позволишь на пару слов?

Взяв ее под ручку, отвел от стола.

– Ты успокоилась наконец?

– А ты как думаешь?

– Думаю, в твоем возрасте вредно волноваться!

– Позволь напомнить, что мне столько же лет, сколько тебе!

– У мужчин это иначе!

– Вот как?

– Давай не начинать сначала! Я уже устал от твоей дурацкой выдумки, что я должен был сегодня обязательно подарить тебе цветы! У меня столько дел, я верчусь, как белка в колесе! Ты должна была об этом подумать! Можно было не цепляться ко мне со всякой ерундой! Захотела цветы – пойди купи себе, закажи, да купи хоть целый магазин, только меня оставь в покое – и все!

Она улыбнулась своей самой чарующей улыбкой:

– Да я уже и не вспоминаю, дорогой!

– Правда? – он обрадовался, – а я так рассердился, когда ты прицепилась ко мне с этими цветами! У меня столько дел, а ты полезла со всякой ерундой!

– Это был маленький женский каприз.

– Дорогая, запомни: маленькие женские капризы позволительны только молодым красивым девушкам, как те, что сидят рядом со мной! А в тебе это только раздражает!

– Я запомню, любимый. Не сердись, не нервничай из-за таких пустяков!

– Очень хорошо, что ты такая умница! Мне повезло с женой! Послушай, дорогая, обратно мы будем возвращаться не вместе. Тебя заберет шофер, когда тебе надоест. А я поеду сам, на своей машине, у меня есть кое-какие дела…. И не жди меня сегодня, я не приеду ночевать. Буду только к обеду, завтра. Да и то, может, пообедаю в офисе, а не вернусь домой.

– Я поеду одна? Сегодня?!

– Господи, да что такое сегодня?! Что ты мне действуешь на нервы целый день?

– Да уж, я занимаю так мало места в твоей жизни…

– Да при чем тут это! Ты занимаешь много места, ты ведь моя жена! И я везде таскаю тебя с собой! Так что не начинай!

– Хорошо, не буду. Я не хотела.

– Вот и хорошо! Тебе уже нечего хотеть!

И, усмехнувшись, он вернулся обратно, где нетерпеливо ждали слишком многие – гораздо более важные. С его точки зрения, особы, чем жена. Она улыбнулась. Ее улыбка была прекрасной. Это было выражение счастья – огромного счастья, которое нельзя удержать! Вновь вернувшись в туалетную комнату и плотно заперев за собой двери, она достала маленький мобильный телефон.

– Я подтверждаю. Через полчаса.

В зале она вновь расточала улыбки – демонстрируя (да ей и не надо было демонстрировать, так она ощущала) огромный прилив счастья. Это были самые счастливые минуты – минуты предвкушения… Так, сияя, она выскользнула в узкий коридор возле служебного входа, откуда хорошо просматривался выход, прильнула к окну. Через полчаса в узких дверях появились знакомые фигуры. Это были два охранника ее мужа, и ее муж. Ее муж, обнимающий новенькую девицу. И целующий – на ходу. Все спешили к черному блестящему мерседесу – последнему приобретению супруга, стоившему 797 тысяч долларов. Он любил дорогие машины. Очень любил.

Дверцы распахнулись, темное нутро автомобиля поглотило их полностью. Охранники остались снаружи. Один что-то говорил по рации – наверное, предупреждал тех, что на входе, что машина уже идет.

Взрыв раздался с оглушительной силой, уничтожая иллюминацию отеля, деревья и стекла. Все смешалось: крики, грохот, звон. Огненные языки пламени, взметнувшиеся до самого неба, лизали искореженный корпус мерседеса, превращенного в огромный погребальный костер.

Она обняла себя за плечи и автоматически пригладила волосы, наслаждаясь внутренним голосом: «Я подарила тебе самый красивый красный цветок! С днем нашей свадьбы, дорогой».

Чтобы она не делала, это было соблазнительно. Эротизм проявлялся во всех движениях. На кухне она была особенно неподражаема. В легком халатике, обтягивающем формы, рвущиеся наружу. Мужчина видящий, как она ест огурец, банан, или лижет мороженое, мог сойти с ума, если бы не кончил. Джон знал эту особенность своей жены и поэтому, создал для нее специальную диету, состоящую из продуктов шарообразной и кубикообразной формы. При таком подходе у него был шанс не свихнуться от вожделения. Никаких огурцов, бананов и мороженого. Из длинного и конусообразного только его член. Вот и сейчас Инга стоя на коленях облизывала головку его члена, отодвинув верхнюю плоть. Джон старался не смотреть, чтобы оттянуть удовольствие…
Так писал молодой писатель Перверсев. Эротические сцены были его коньком. Он считал себя гениальнейшим писателем, и большая часть его гениальности заключалась в откровенщине.
- Что пишешь, дорогой?
Трофим посмотрел на жену. Ее халатик не был обтягивающим. Трудно найти одежду, которой можно обтянуть эту спицу – любая вещь, как на вешалке.
- Рассказ, дорогая, - буркнул Трофим.
- А о чем? – спросила жена.
- О любви.
Соня восторженно застыла, мечтательно отправив взгляд в потолок.
- О любви… - прошептала она.
В одной руке нож, в другой обезглавленная рыба.
- Я же просил, не отвлекать меня! – взвился Трофим.
- Хорошо, хорошо, - и Соня вернулась к делам.
Трофим любил создавать свои творения на кухне. Здесь можно, не отвлекаясь от написания, выпить кофе, выкурить сигарету и пополнить запас сил, съев что-нибудь калорийное. Это раньше считалось, что писатель должен быть голоден. Перверсев думал иначе. Писатель должен быть сыт. От этого и творец становится добрее и его произведения. Раньше писали натощак и вон какая чернуха получалась.
- Скоро ужин? – не поднимая головы от свой гениальщины, поинтересовался Трофим.
- Скоро, милый, скоро.
Высвобождать пышное тело из маленького халатика легко и приятно, оно само рвется наружу.
Джон любил высвобождать Ингу от ненужной одежды. Он принимался ее целовать, нередко совмещая приятное с полезным, ведь занимаясь любовью, так приятно слегка перекусить. Сначала у влюбленных применялись фрукты: киви и клубника, бананы и арбузы, - затем они попробовали мясо, и в конце концов рыбу. Селедка в эротизме незаменимая вещь…
- Так, когда ужин?! – взорвался Трофим.
- Пожалуйста, любимый, - Соня поставила перед мужем тарелку. Вареная картошка, пару кусков обжаренного минтая и огурец. Соня села напротив и откусила огурец. Перверсев вздрогнул от громкого звука. Мурашки пробежали вдоль позвоночника. Он тяжело вздохнул, уткнулся в тарелку и вилкой разломил картофелину.
После ужина он продолжил жизнеописание Джона.
Но самый вкусный фрукт был между ее ног…

Закончил писать он уже ночью. С утра нужно было вставать и готовить для начальницы финансовый отчет. Он помедлил еще минуту, фантазируя о том, что вместо отчета дает ей свой рассказы и она, обалдев от возбуждения, поимеет его, и пошел спать.
Он залез под оделяло. Соня посапывала, она лежала на боку скрючившись, он приподнял ночнушку, у него встал. Все напряжение Джона перешло к нему. Он приспустил с Сони трусы, смазал головку члена слюной и вставил. Несколько фрикций дались нелегко – суховато. Он облапил ее тощий зад (грудь трогать бесполезно – все равно, что трогать прыщики) и динамично задвигался.
«Оо-о-ох», - вздохнул он и кончил.
- Да, милый, ты что-то хотел? – проснулась Соня.
- Нет, милая, ничего, - ответил Трофим. – Спокойной ночи.
Он повернулся к ней спиной и быстро заснул.

Жил я на крайнем севере, за Полярным кругом. Росту я немалого, да и силой не обижен. И как повелось в наши девяностые, занимался делами темными и нехорошими. И вот однажды сидели мы с одним деловым и в ожидании чудес разных вели разговоры правильные да жизненные. Да с чего-то завели разговор про родителей наших. Надо сказать, что я-то безотцовщина, и после разговора этого что-то в голове моей засело, что не плохо бы найти мамку с папкой. Потерпите чуток — как раз с папки все и начинается.

Был у меня знакомый милиционер один, работал в паспортном столе — так он грамотный запрос сделал. Правда, пришлось полгода ждать, но нашелся папка все-таки! И где — в Москве! Подумал я подумал — да и решился на звонок. И вот захожу я на кухню к отцу, а там сестра моя младшая — у отца от другой жены, но мне-то она родная кровь. Оказалась маленькая такая ростом, а возрастом лет 25 и с племянником уже. Стрижкой занимается со своей подругой... Вот тут-то, ребята, и завертелось все у меня перед глазами.

Как увидел я подругу сестры своей, так вправду заболел: ну тянет меня к подруге моей сестры, и все тут. Сестра оказалась умной и молчаливой. Я все понял и спокойно уехал на север. Но Наташка засела в голове прочно. Хотите верьте, хотите нет — но на протяжении лет пяти я ездил к отцу в гости и только посматривал в сторону Наташки. Но на шестой год я подкараулил её и намекнул, ну, на личную встречу, ну, посидеть где-нибудь. Безо всякой надежды — но она согласилась. И сложилось там все по душам, и поверьте — не хотелось продолжения другого.

Уехал я на север с одной мыслью — как бы жить с Наташей и душой радоваться. Правда, зимой я уже по своим делам в Москву приехал и решил сразу позвонить ей. Все получилось: я её у подъезда встретил, сели в машину, и тут началось — поехали в Подмосковье, долго гуляли, я ей признался, она согласилась подумать о нашей дороге, которой вместе пойдём... Она спросила, чем в Москве я заниматься буду, — придумаю, сказал я, и мы вернулись по нашим московским углам.

Уезжать не хотелось, но надо было. Рискнул я зайти к ней перед дорогой, и Наташка ждала меня. Ещё через полгода моих ухаживаний издалека она сказала: приезжай! И вот прошло уже больше 10 лет. Правда, когда она про меня узнала побольше, мне пришлось расстаться со своими привычками — теперь обычный я парень, честно тружусь. Недавно навещали меня доблестные органы по старым делам, но увидели, что живу я правильно. И спасибо Наташке, которая как-то сказала, что послали её на землю исправлять и наставлять близких людей на путь правильный, а я самый близкий ее человек. И ещё учусь я сейчас на 4-м курсе в техническом университете. Ну, а лет-то мне, вы спросите, сколько? Да больше сорока. А и дочку Лизаветой зовут.

Истории людей — это их жизненные судьбы, изложенные в рассказы о свершившихся событиях, которые описывают их яркие моменты.

«Повороты судьбы»

«Романтика началась прямо в тот день, когда я окончательно развелась со своим ревнивым муженьком. Я прилетела домой на крыльях свободы и счастья, упала на кровать, закрыла глаза, улыбнулась. Я понимала, что все будет теперь иначе. Лежала я на кроватке где-то около получаса. Пыталась уснуть, но мне, почему-то, не дал это сделать монитор, который не отключился автоматически.

Когда подошла к монитору и щелкнула мышкой – поняла, что не зря подошла. Непонятно, как получилось, но на мониторе высветилась фотография красивого брюнета. Влюбилась сразу. Так влюбилась, что и удивляться забыла внезапному и непонятному появлению загадочного изображения на десктопе.

Я написала этому парню. Виталик…. Я так восторгалась его именем! Но расстроилась, когда узнала, что он живет в другой стране. Мне интуиция говорила, что я увижу его, что буду с ним. Оставалось только ждать. И я ждала. Ждала две недели. Потом приехал он. И родители были не против, потому что видели мои счастливые глазки.

Мы переспали с ним в первую же ночь…

Было столько страсти…. Столько любви и ласки…. И мне было совсем не стыдно, что я была близка с ним. Он уехал. Я опять его ждала. И родители его тоже ждали. Он их вообще покорил!

Потом Виталя приехал второй раз. И я вновь растворилась в этом чудо – человечке. Мы строили планы…. Да, я чуть не забыла о важном. Он мне колечко обручальное подарил, когда мы впервые встретились! Маленькое, хорошенькое, золотое. Акцентирую внимание на том, что золотое, потому что неравнодушна к этому металлу драгоценному.

Но мне главнее то, что со мной был он….

И на фотографиях, сделанных на фотоаппарате, который он мне подарил, тоже мы были вместе. Помню, как он просил меня перекраситься из блондинки в брюнетку, сам ездил за краской…. Сестра меня перекрасила. Я так хотела быть самой – самой для Виталика…. И я была такой. Не вечность, а некоторое время. Потом мы отдалились почему-то, и я приехала выяснять отношения к нему. Ждала его на вокзале, поехали в гостиницу…. Не забуду этот вечер! Нам было так классно вместе…. Мы не предохранялись. Я и хотела забеременеть. Так сильно хотела, что мечта сбылась. Я даже позу «подстроила», чтобы девочкой забеременеть….

Мы расстались

Он так и не узнал, что я его ребеночка ношу под сердцем. Я сделала вакуум, потому что боялась, что мама позвонит ему, и все расскажет, жениться на мне заставит…. А она и не собиралась ничего рассказывать. Когда я во всем призналась ей, она очень огорчилась, потому что понимала, что я сделала огромную глупость…. Я и сама жалею о содеянном, но не могу вернуть ничего, к сожалению. Мы расстались. Я нашла другого, но продолжала вспоминать наши огненные ночи и дни. Он – огонек! Но погас для меня навсегда….

Восьмого числа, летнего месяца, он женился

Это было вторым ударом по сердцу. Третий удар – рождение его дочки. Которую, кстати, он назвал так, как мы договаривались назвать нашу малышку, когда поженимся…. Я скачала на компьютер фотографию его супруги с его дочуркой на руках. София похожа на него. А могла бы быть похожей на нас…..».

«Улетная романтика»

«Он был самым страстным мужчиной в моей жизни! А познакомились мы в магазине одежды. Я папе выбирала подарочек на двадцать третье февраля. Ну, он и нашел повод, как ко мне «подкатить». Я и не сопротивлялась практически, потому что мне этот парнишка понравился. Не просто понравился….. У меня к нему родилось такое страстное желание, что стыдно стало за себя. Я боялась, что он увидит, как я краснею от собственных мыслей.

Как хорошо, что мысли никто не видит!

А Павлик их просто отгадал. Пригласил меня к себе на кофе, но я отказалась, чтобы показать хорошие манеры, и приехала к нему дня через четыре. Шампанское, музыка, свечи…. Все это, конечно, было. В тот день я узнала, что он вкусно готовит. И убедилась в этом, хотя и скушала всего по чуть-чуть. Правильно, не до еды же было!

Было ли у нас что-то в первую ночь?

Нет, хоть я и осталась у него. Мы мило целовались, обнимались, болтали, наслаждаясь мягкостью лунного света…. Да, я хотела Пашу! Но я была удивлена, что он не приставал. А все прошло так романтично.

Таких «романтичностей» было очень много у нас. Все длилось до самой свадьбы. И наш первый контакт случился только в первую брачную ночь, через семь с половинкой месяцев! Зато в ту ночь мы «улетели» конкретно. Никогда не забуду этих мгновений. Кому рассказываю – не могут поверить. Как-то это все не по современному, что ли. Зато – романтика….».

«Курьерный сюрприз»

«У меня был роман с курьером. Он привез мне подарок для подружки. Из интернет – магазинчика. Помню, как я накричала на него за опоздание. Он сказал, что искупит вину, пригласил меня в ресторан. Я согласилась. После ресторана мы поехали к речке. Поскольку лето было – мы устроились на берегу. Хорошо устроились, хоть и без костров и гитары.

Мы грели объятьями друг дружку, любовались водой и облаками, нежно целовались

Было все так классно. Что я даже не пошла на работу. Меня уволили, так как должность моя требовала ответственности.

Он женат!

Жалеть об увольнении я начала тогда, когда узнала, что Саша женат, и что у него трое детей. Столько было слез и стресса! А он позвонил и попросил прощальный контакт. Я долго не соглашалась, но сломалась – таки.

Контакт был очень громким

Мне было искренне жаль соседей, но я не могла контролировать себя, потому что волна любви меня унесла нешуточно.

У меня родилась доченька. Но он ничего не знает до сих пор. Через три месяца Алинка в школу пойдет. Про папу она спрашивает, но я стараюсь ничего не рассказывать ей, чтобы она, в столь раннем возрасте, в мужчинах не разочаровалась. Разочарование – это очень жуткая боль. А я хочу, чтобы лапочка моя только счастье испытывала. Всегда! Она, я уверена, достойна этого. Я очень ее люблю, я рада, что она у меня есть, моя хорошая. Не представляю, как бы я жила без нее. Она – частичка любви к человеку, который не достоин любви. Хоть запутанно, но правдиво…. До сих пор люблю…. И ненавижу себя за такую любовь».

Настроение у Майи было прескверное: на улице непогода, простуда шастает. А она ещё и с Гошей поссорилась. Из-за пустяка вроде сцепились, но орали друг на друга часа два. Гоша сказал ей много неприятного.

Майя перебирала в уме его слова и злилась. Она решила, что домой сегодня не пойдёт. Переночует у Риты. Риту она сто лет знает - ещё со школьной скамьи. Правда потом Майя пошла учиться на секретаря-референта, а Ритка в медучилище отправилась. Теперь медсестрой подвизается. Майя вытащила сотовый и набрала номер подруги.

Але, - откликнулась Рита.

Это я, Майя. Привет!

• Знаешь, я с Гошкой поругалась. Нельзя ли мне у тебя переночевать? Домой жутко идти не хочется.

  Приходи, только я сегодня, подруга, на ночном дежурстве. Ключ у соседки напротив оставлю. Зинаида Павловна она. А ты скажешь, что ты Майя. Поняла?

  Смотри, веди себя смирно, парней с собой не приводи.

  Какие парни?!

  Шучу я, шучу, - Рита отключилась.

Майя закрыла за собой дверь, проверила замки. Сбросила сапоги, прошла в комнату и плюхнулась на мягкое кресло.

• Красота!

Некоторое время спустя она заварила себе кофе и соорудила гору бутербродов. Включила телевизор. По одной программе шёл боевик, по другой - какой-то длинный сериал. Майя остановилась на мультиках «Том и Джерри». Ей ужасно нравилось, как взмыленный глупый кот носился за хитрым мышонком, круша всё на своём пути.

Было уже поздно, когда она разделась и улеглась на широченную кровать подруги.

Майя любила спать голой, как Монро – только капелька «Шанель№5».

Она с удовольствием растянулась на шёлковых простынях.

• Интересно, откуда у Ритки деньги на всю эту роскошь? Явно не из сестринской зарплаты, - пронеслось у неё в голове, прежде чем она заснула.

С улицы пыталась заглянуть луна, но опущенные шторы не давали ночному светилу сунуть в комнату свой любопытный нос…

С шоссе доносились далёкие приглушённые звуки мчащихся в ночи автомобилей. В комнате было тепло. Почти душно. Встать, чтобы открыть форточку, было лень.

Майя передвинулась на середину кровати и что-то пробормотала во сне. Возможно, она звала Гошу, но дневная усталость не дала ей разлепить тяжёлых век.

А потом ей стал сниться сон… Она лежит на берегу шумящего океана. Вокруг золотой песок, над ней яркое солнце. Оно - большое и тяжёлое! И зачем-то опускается на неё. Всё ниже и ниже. Майя застонала и подобралась от страха.

Но солнце оказалось совсем не страшным, оно было мягким и нежным. Солнце тёрлось о грудь, прикасалось к губам, трогало ноги и пыталось проникнуть невообразимо толстым лучом в её сердцевину.

Майя застонала и зашевелилась. А солнце всё раздвигало и раздвигало её ноги… И тяжело дышало прямо у неё под ухом и, кажется, что-то бормотало.

Сознание Майи пыталось подняться из сладких глубин сна, но подсознание тихо шептало: не надо, спи… тебе же так приятно…

И Майя смирилась с неотвратимостью происходящего, даже не пытаясь понять, что же делает с ней это странное солнце…

Интуитивно она ощущала, что дело зашло слишком далеко, и ничто уже не помешает солнцу проникать в неё всё глубже и глубже. Тихие волны сладкого ритма укачивали обрывки её мыслей и уносили их прочь.

Так приятно ей ещё никогда не было. Хотелось, чтобы сон длился как можно дольше, и чтобы тёплое, мягкое солнце двигалось в ней целую вечность.

И тут она почувствовала, как её пронзила острая, небывало сладкая истома, и одновременно с этим кто-то наполнил её густой влагой, которая перетекала через края её пещерки и капала на Риткины шёлковые простыни…

• Моя сладкая девочка, - услышала она чей-то голос.

Майя с трудом разлепила глаза и от неожиданности подскочила на месте.

Рядом с ней на постели лежал крупный мужчина и блаженно мычал.

Тебе было хорошо, моя маленькая? – спросил он.

Ты кто?! – завопила Майя и отползла на край кровати.

Как это кто? – спросил он озадаченно, - у тебя изменился голос?

Ничего у меня не менялось, - она дотянулась до ночника, и вспыхнувший свет осветил лицо незнакомца. – Что ты тут делаешь?!

А ты? – спросил он растерянно, - где Рита?

На дежурстве! Как ты сюда попал?

Открыл дверь своим ключом.

Откуда у тебя ключ от Ритиной квартиры?

Вообще-то, эту квартиру снимаю я, - ухмыльнулся он.

Незнакомец с удовольствием рассматривал её обнажённую фигуру.

Перестань на меня глазеть!

Ты красивая, - заметил он одобрительно.

Зачем ты это сделал?

Я думал, что это Рита, - он сел на кровати, - не шуми. Ты ведь не сопротивлялась.

Я крепко спала! А ты навалился на меня.

Извини. Я думал, что тебе понравилось.

• В конце концов, я не знал, что в Ритиной кровати может находиться кто-то другой. Нельзя требовать от человека, чтобы он сначала включал свет, а потом начинал ласкать свою девушку.

  А Рита твоя девушка?

  Что ты наделал? – заплакала Майя.

  Но я же уже извинился и всё объяснил. Повторяю ещё раз, я не знал, что ты не Рита.

  Я никогда не сплю с незнакомыми мужчинами.

  Это легко исправить. Давай знакомиться. Я - Жора. А ты?

  Ну, вот видишь.

  Всё равно…

  Тебе не понравилось?

  Ты так орала и извивалась.

  Я была сонная. Думала, что ты - сон.

  А вдруг я действительно тебе приснился?

  Издеваешься?

  Нет. Просто хочу повторить, - он притянул её к себе.

Майя упёрлась руками в грудь мужчины.

Лучше не надо, - она посмотрела в его глаза, наполненные страстью.

Всё будет хорошо, - сказал он, - ты чертовски соблазнительна.

Это ещё не повод меня насиловать.

Ну, как хочешь, - он сделал вид, что уходит.

Её рука легла ему на плечо.

Он быстро обернулся, притянув её к себе обеими руками, приник к её губам.

Майя обвила его шею, прижалась щекой к его широкой груди. Зажмурилась. Запах мужского тела кружил её голову. Он осторожно опрокинул её на спину.

Со мной такого ещё не разу не случалось, - прошептала она.

Со мной тоже, - заверил он.

Его губы обхватили сначала один её затвердевший сосок, потом другой. Майя заметалась на постели. Ей хотелось, чтобы он как можно скорее снова овладел ею. Но Жора тянул время, поддразнивая её и доводя до исступления. Она изогнулась от прикосновений его языка, развела бёдра, и Георгий положил руку на её треугольник.

Да ты совсем мокрая, сладкая девочка, - произнёс он, - что же мне с тобой делать…

Да? Я внимательно тебя слушаю.

Делай же что-нибудь!

Его пальцы проникли во внутрь её пещерки - какая она горячая… Он развёл её губки и, наклонившись, лизнул клитор.

Майя содрогнулась и почувствовала, как горячие волны пробежали по всему её телу.

• Конечно, если ты настаиваешь, - выдохнул он, - я же тоже не железный…

Он поцеловал её в губы, лёг между её разведённых бёдер и вогнал в неё свой член. Майя обхватила его тело ногами и задвигалась ему навстречу. Ей казалось, что он пронзает её насквозь и огненный вихрь наслаждения наплывает откуда-то извне. Ещё мгновенье и он сокрушит всё вокруг. Майя не выдержала напряжения и закричала. И тотчас что-то мощное и всесильное вытолкнуло её на вершину блаженства.

Георгий коснулся пальцами её губ, улыбнулся и кончил.

• Сладкая девочка, - выдохнул он.

Абсолютно обессиленная Майя заснула.

А когда она проснулась, в постели никого, кроме неё, не было. Она бы подумала, что это был сон, если бы не смятые мокрые простыни.

Ритка убьёт меня! – подумала она в ужасе и помчалась в ванну замачивать бельё.

Скажу, что йогуртом облила, - подумала она на ходу.

А всё-таки интересно, кто это был… Увидимся ли мы снова? Кажется, он сказал, что его зовут Жора. Он приходил к Ритке…

Майя вспомнила мощную грудь, широкие плечи, горячие бесцеремонные руки. Низ живота заныл, и ей стало немного грустно.

• Жора, отзовись, - прошептали её губы.

Расспрашивать Риту о ночном визитёре она не решилась, опасаясь за сохранность своих волос. Рита - девушка нервная, от неё можно ждать чего угодно.

Слушай, ты идёшь сегодня в клуб? – вывел Майю из задумчивости голос подруги.

В какой клуб?

В «Мираж». Жорка там сегодня столик заказал. Он не один будет, с другом. Просил подружку привести.

• Ну да, мой парень. С ним такой классный секс. Так ты идёшь или нет?!

  Иду, иду, - поспешно ответила Майя.

Продолжение следует.